Да так, что один очень известный главный тренер, такое тоже было, как-то раз даже прятался от него под кроватью. Когда-то в СССР этот парень поднял потолок рекордов скорости в спринте на мировую высоту, теперь на его волне уже долгие годы плывут его последователи и ученики. Георгий Куликов. И его крутой маршрут. От первого лица.
Бей, сынок, бей!
В тот день я вернулся домой с разбитым носом. Толик, дружок мой, постарался. Он старше года на два. «Насыпал» мне, еще и хлеб отнял. С маслом и сахаром – что может быть вкуснее? Жуть, как было обидно.
Но плакать я не привык. Батя не велит. Он ведь родом из Вешенской. Это станица такая, по «Тихому Дону» знаменитая. Казак настоящий! Когда в юности стенка на стенку ходил, троих вырубал зараз. Смотрит хмуро на мой окровавленный нос: «А ну-ка, сын, поди сюда», – и руку предо мною ставит раскрытой ладонью. «Бей», – говорит. Я размахиваюсь да как дам мимо.
Тогда он прищуривается хитро так, и через зубы: «Бей еще!» – ну я и вмазал.
А он снова: «Бей! Вот так! Вот так!!!» – я начинаю лупить по его ладони, и каждый раз все точнее и точнее. Батя наконец останавливает меня, разворачивает к себе лицом и глядит прямо в глаза: «А теперь пойди и поговори со своим приятелем.
Он поймет». Наверное, я не сразу поверил в реальность отцовского плана и даже попытался о чем-то его переспросить. Но батя только и того: «Поймет-поймет! Увидишь». А мама в это время мне еще одну краюху маслом мажет.
Выхожу. Снова с заветным бутербродом. Толик на месте. Лыбится: «Эй, шпингалет! Валяй до базы». И вроде как добродушно даже: «Дай-ка сорок!» Я еще подумать успел: делиться не грешно.
Сорок процентов – законная ставка. Может, и без драки обойдется. Отламываю ему кусок, себе, понятное дело, чуть побольше оставляю, как договаривались. А он, гад, как швырнет хлеб на землю да как врежет мне в ухо – только звон в голове. Здесь-то я уж и не стерпел. Руки сами в кулаки сжались. Я – на Толика. Еле оттащили.
Мама из Корсакова, остров Сахалин. Восточные рубежи Родины. Красавица. Работница завода кожаных изделий. Коммунист. Папа был призван, воевал в здешних краях с японцами да так здесь и прижился. Через пару лет решили перебраться в Хабаровск. Из Хабаровска, по сути, у меня знакомство с джунглями жизни и началось. Жили скромно: мама, папа, брат и я. Сколоченное кое-как из досок ветхое строение – сырость, сквозняки – было плохо приспособлено для жизни, но никто не жаловался, так жили миллионы советских граждан.
Когда пошел в школу и научился писать, первое, что сделал, – подгадал дату, взял листок бумаги, обмакнул перо в чернила и стал выводить букву за буквой:
«Здравствуйте, дорогой Климент Ефремович! (Это я председателю Президиума Верховного Совета Ворошилову, значит, послание о нашей мирной жизни справляю.) У нас с вами дни рождения в одну и ту же дату (позже выяснилось, что я ошибался, но это, к счастью, дела не испортило), поэтому поздравляю вас от всей души, себе же подарок не прошу, умоляю только помочь моим родителям, мама болеет туберкулезом, а папа очень хороший строитель, строит дома для советских граждан. Мы живем в лачуге, хорошо живем, только все это сказывается на здоровье мамы, а папа ничем помочь не может. Он скромный» – так или примерно так я описал легендарному революционеру свою проблему. Запечатал в конверт, подписал просто: «Москва, Ворошилову» – и опустил в почтовый ящик.
В это трудно поверить, но спустя месяц батю вызывают в райком партии: «Степан, ты мне только правду скажи, что там за письмо такое?» – партийный бог растрян. «Письмо? – батя пожимает плечами. – Не знаю». А в городе положение, близкое к чрезвычайному: сам Ворошилов прислал распоряжение разобраться и помочь. Кому помочь? Тогда нашу фамилию еще плохо знали.
В общем, еще через месяц мы переехали в район Затона, это недалеко от судоремонтного завода на батюшке Амре, в отдельную комнату в коммунальной квартире со всеми удобствами: 22 метра полезной площади, горячая и холодная вода, туалет, ванная – роскошь неземная.
На крае глобуса
Иногда папа брал с собой. Мы шли на дебаркадер и там купались. Плавать я умел только по-собачьи – брат научил. Да что там плавать, держаться на воде. Еле-еле. Сели мы, значит, в лодку, тут батя берет меня за шкирку, я даже ойкнуть не успел, да как швырнет метров за десять в глубину. С тех пор я и поплыл. А что делать?
Мечтал скромно. Вокруг голодуха, жрать хотелось – жуть. Я даже букву «р» начал выговаривать только после того, как отец поставил условие: «Скажешь «мороженое» – получишь рубль». Я тогда собрался как мог – и: «Мор-р-роженое!»
Мне было 12, когда я как-то раз, дело к ноябрьским праздникам шло, добрел до стадиона имени Ленина, он в тот год только открылся. А там спидвей — рев, дым – мотоциклетные гонки по льду.
Пристроился к пацанам и – на трибуну, на самый верх, чтобы лучше было видно. Усидеть невозможно, все толкаются, как в автобусе, ну и я тоже. Раз – меня, раз – я.
После одного такого толчка сосед мой на ножках своих не удержался и покатился вниз, прихватив с собой еще человека четыре. Долго не думая, я наутек. За мной – целая кодла. За счет молниеносной реакции успел оторваться метров на сто пятьдесят, гляжу, дом, я туда. Оказалось, бассейн клуба армии, а там мелочь пузатая плавает, да быстро так! Мне стало интересно. Вдруг кто-то зовет: «Что, нравится?» Оборачиваюсь – передо мной здоровый такой мужик, я еще подумал: вот бы таким стать! А он: «Ну, тогда приходи!»
Уроженец Львова, молодой, веселый и заразительный в своем энтузиазме Валентин Власович Каплун, это был его первый набор. Каждый раз после тренировки мы выходили с ним на Карла Маркса – Бродвей наш местный.
Я хватал его за локоть, и так три км туда, три обратно. Он все говорил-говорил, а я слушал. Как плыть, куда, зачем. Через год выполняю первый взрослый, еще год – и я уже шарашу по мастерам. Сразу, правда, не присвоили – не хватило судей высшей категории. Потом закрутилось: сборы, соревнования… Хабаровск – «край глобуса», будь здоров налетал. В 1964-м на Комсомолке в Баку присвоили наконец мастера.
Я тогда к Капитолине Георгиевне Васильевой прикрепился, легендарной пловчихе, любимой и последней жене Василия Сталина, любимого сына «вождя народов». Однажды в ЦСКА даже получил от него, от Васи, подзатыльник. Подхожу к Капе, а он уже после отсидки, без генеральских погон, о чем-то с ней шушукается. Я на расслабоне, мол, что там да как, а он улыбнулся и вдруг как чиркнет мне с оттяжечкой поверху макушки. «Ты, – говорит, – смотри, слушайся тренера. Она, знаешь, брат, очень хороший человек. И тренер».
Специализировался на спине. Я ведь легкий. Лег – и как перышко по воде. В 1965-м впервые перевернулся на грудь и сразу же победил на первенстве Союза, взял кроль и спину. Как бонус: армейская зарплата 120 рэ. За меня сразу начали бороться «Спартак», «Динамо», «Трудовые резервы», все пытались подкупить.
Талонами на питание. Здесь-то голод мой и закончился. Однажды пошел отовариваться: свежее мясо, колбаса, сыр, конфеты – еле до дома донес. Стола не хватило, когда я все из двух неподъемных сумок выложил. Батя посмотрел на это добро и молвил завороженно: «Знаешь что, сынок, ты только плавать не бросай».
Весь Союз на выбор
К Европе в Утрехте, в 1966-м, я уже всех знал. Если вопросы и возникали, подходил к Вите Мазанову (ЗТ СССР. – Ред.), он мне все подробно растолковывал. Мазан – кумир моей юности. Ведь я и на кроль перевернулся благодаря ему. Фантастический спортсмен, умница. Дружбу с ним я пронес через всю свою жизнь. Я не копировал ни его, никого бы то ни было еще, просто брал лучшее. Как-то раз решил удивить Валерия Владимировича Буре (ЗТ СССР. – Ред.), с ним я работал в основной сборной. «Хотите, – предлагаю ему, – я, как Уенден, проплыву?» Этот австралиец был рекордсменом мира и первым показал бегающий кроль.
Буре мне: «Да ладно!» Я врезаю метров 15, он мне: «А больше сможешь?» «Смогу», – отвечаю и сотню даю, да так, что он обалдел. Запросто мог подтянуться на турнике 45 раз, но в отличие от знаменитого Буренка
– Володи, сына Валерия Владимировича (ЗМС СССР Владимир Буре. – Ред.), – плыл, используя длинный гребок. Меня называли самым экономичным пловцом Советского Союза. «Они родились в плавках» – так Буре-старший говорил лишь обо мне и Мазанове.
Олимпиада в Мехико принесла серебро и бронзу в эстафетах, хотя лично реализоваться не получилось. И все же то выступление сделало меня «народным героем».
Из аэропорта, не дожидаясь багажа, рванули на празднование. Для Хабаровска это стало событием. Больше всего удивили таможенники, когда, получив в итоге вещи, открыл чемодан и увидел в нем прямо поверх своих шмоток ватманский лист с текстом: «Поздравляем Георгия Куликова с медалями Олимпиады!» На следующей Европе в Барселоне у меня золото в эстафете по сто и две личные бронзы. После такого фурора армия предложила мне на выбор любую точку Союза: «Выбирай: Москва, Киев, Ленинград… Вот в Риге, кстати, новый бассейн строят, может, туда?»
Мотаться из Хабаровска становилось все тяжелей, и я ткнул пальцем в сторону Балтики.
Перед Играми в Мюнхене новый главный – Вайцеховский (ЗТ СССР Сергей Вайцеховский. – Ред.) на общем собрании пообещал: «Буре с Куликовым плывут в эстафете в финале. Остальные отбираются по утреннему результату». Этот посыл засел в голове, и так как в финал нужно было еще попасть, мной усилили команду и в предвариловке. А там, на последних метрах своего, последнего, этапа, опережая все остальные сборные, я снизил темп, впереди только американцы, с ними было бороться бесполезно, чего упираться? В итоге меня заменили Виктором Абоимовым. Такой вот грустный урок.
Плавание и любовь
Плавал еще четыре года, бился в Австрии на чемпионате Европы, стартовал в Колумбии на мире, отобраться в Монреаль даже не пытался, там уже плыли совсем другие ребята. Из моей команды почти никого не осталось, да и новое руководство сборной ориентировалось на молодых. Чемпионат мира-1975 стал для меня последним крупным турниром, где я мог бы проявить себя, но… Выхожу из воды, Вайцеховский мне: «Жора, нужно тебе кое-что сказать. Зайди ко мне в номер». Захожу. Там врач.
Вайц:
– Ты парень взрослый, должен понять, даже если победишь здесь на сотне, в Монреаль на Олимпиаду я тебя не возьму.
– А если и на двести? – решил я пойти ва-банк.
– Ну, если и на двести, – старший обвел меня взглядом снизу доверху, – если и на двести, то возьму. Еще и заслуженного присвою.
– Вот и договорились.
– Подожди. – Вайц подходит к холодильнику и достает ампулу с раствором. – Доктор тебе сейчас укол сделает, это должно помочь.
– Наш уговор в силе? – я заколебался.
– Можешь не сомневаться. В тот день я «не слезал с горшка». К этому добавились рвота и температура под сорок. Наутро лихорадка закончилась, а весы показали минус четыре килограмма. Плыл как в тумане. В финале был лишь пятым. И бегом в туалет. Вайцу я все высказал, позже он пошел на мировую, даже коньяка предлагал выпить и документы на присвоение ЗМС в Ригу, по его словам, выслал, но латыши, по непонятным для меня обстоятельствам, положили их в стол.
До распада СССР работал тренером в Риге. Национализм становился невыносимым. После 1991-го собрал вещички и с Латвией простился. Впрочем, не жалею об этом нисколько!
Здесь, в Сочи, теплое море, жаркое солнце, лучший город Земли. Сорок лет на бортке. Среди моих учеников достойнейшие люди. В праздники отбоя от звонков с поздравлениями нет. Всякое бывало, но, знаете, я очень счастливый человек. Ведь что главное? Любовь. В год Московской Олимпиады встретил девушку своей мечты Наташеньку и подарил ей цветы.
Так представляете, не вянут до сих пор! Как вы думаете, почему? Ответ прост: цветы в вазе всегда свежие.
Записал: Дмитрий Волков
