Владимир Познер: «И внуки, и правнук меня называют Вовой»

- Владимир Владимирович, сейчас, по ощущениям, вы — самый строгий судья в «Минуте славы». Особенно в отношении юных участников — почти всегда голосуете против того, чтобы они шли дальше. Это ваша принципиальная позиция?

- Может быть, это жизненный опыт или еще что-то. Но я пришел к убеждению, что с детьми надо обращаться очень деликатно. Они более ранимы. Психика у них менее устойчива. Они переживают поражения гораздо сильнее и эмоциональнее, чем взрослые. Я уже говорил во время программы, что иногда встречаются вундеркинды. Но это совсем другое дело! Это особые, уникальные люди — как Моцарт или Менухин. При этом, например, тот же Рихтер и другие великие пианисты созревали позже. Хотя играли в детстве очень хорошо.

Так вот, выпускать на большую сцену маленького ребенка, внушив ему, что он должен победить, по-моему, неправильно. Это в основном побуждение родителей. Чаще матери, а не отца. И неспособность понимать, что, возможно, ребенку наносится настоящая травма. Поэтому я против этого. Другое дело, например, спортивные соревнования, где дети конкурируют между собой и это происходит не на сцене. Мы все играли в разные игры. Но когда ты выступаешь перед большой публикой, в «Минуте славы», достоинство твое должно быть не в том, что ты маленький, не в том, что у тебя очки и косички, а в том, как ты показываешь себя в искусстве. Вот сегодня была девочка. Она такая милая, такая хорошая. Но петь песню Земфиры она не может. В тексте переживания взрослого человека, испытавшего многое. Трудная песня. Очень! При внешней простоте. Нравится она девочке? Слава богу, пусть поет. Но выпускать ее с этим на сцену – ну, это просто, по-моему, бессердечно. Я сам чуть не ревел. Ребенка так жалко!

- Вы ведь впервые сидите в жюри «Минуте славы». Вот как вас вдруг занесло?

- Когда меня стали уговаривать, сказали: «Вот смотрите, будет Рената Литвинова». Я очень высоко ее ценю – ее талант, совершеннейшую оригинальность, непохожесть. «Будет Сергей Юрский» – ну, это один из моих любимых актеров, и вообще человек, которого я очень уважаю. И я подумал: «Совсем другое жюри какое-то!». Но сразу сказал: «Имейте в виду, если соглашусь, не буду разводить сюсю-масю, всем «пятерки» ставить, хвалить: «Какие вы гениальные!». Так не будет». «Нет, - сказали мне. – И не надо». Тогда я подумал: «Ну, может быть, это будет забавно?». И в итоге согласился.

- Программы отборочного тура сняли. Какие у вас впечатления?

- Есть несколько совершенно выдающихся артистов. Запомнился парень, который делает номер «Я другое дерево». И сегодняшние два армянина ских человека с ножом – это вообще! Я такого не видел никогда. Еще был блестящий фокусник. И пара гимнастов-чемпионов. В общем, есть четыре - максимум пять номеров, которые действительно на меня очень сильно подействовали.

- Когда вы оцениваете выступления, много рассказываете о цирке. Создается впечатление, что вы часто туда ходите, разбираетесь в жанрах.

- Я дружил с циркачами. Когда работал в Агентстве печати «Новости», там была целая группа молодых ребят, сложилась компания. Я занимался внешнеполитической пропагандой, работал в журнале, который выходил на США. Но были ребята, которые работали на советскую аудиторию, интервьюировали разных людей. И через них я познакомился в Енгибаровым. А это величайший клоун! И кстати, когда я еще в детстве жил в Америке, очень интересовался цирком. Часто бывал в цирке «Barnum & Bailey» - это цирк, где три сразу арены. И там одновременно происходят разные действия. Я всегда ходил туда, где акробаты, эквилибристы. Меня потрясают эти люди! А вот цирк с животными ненавижу. Мне их жалко. А вообще, циркачи — это особая публика, это братство, товарищество. Совершенно ни на кого не похожие, замечательные люди.

Мой папа так и не научился играть на фортепиано. Из-за Дмитрия Шостаковича

- Еще, судя по вашим замечаниям, вы хорошо разбираетесь в музыке.

- Я рос с музыкой. Потом, когда женился, долго был в музыкальной семье. Моя дочь закончила консерваторию. И сам я очень люблю музыку. Не стал музыкантом совершенно случайно. Если бы мама не настаивала на том, чтобы я играл на скрипке, может быть, все сложилось бы иначе.

- И на чем вы хотели играть?

- На гитаре. Но мама решила: «Нет. Гитара – потом. Давай сначала – скрипка». А мне было семь лет. И я ненавидел эту скрипку лютой ненавистью. В конце концов, случайно нашел карикатуру. Был такой замечательный американский карикатурист Чарльз Адамс. Именно он придумал знаменитую «Семейку Адамс». В общем, была у него карикатура-комикс. Значит, идет пухленький мальчик, в коротких штанишках, в бейсболке, и с футляром из-под скрипки – первый рисунок. Второй: он дошел до какого-то дома, звонит в дверь. Третий: дверь открывает такой носатый, патлатый преподаватель-скрипач. Четвертый: ребенок вошел и положил на рояль футляр. Пятый: он достает из футляра автомат и расстреливает профессора. Я это вырезал и повесил над кроватью. И мама сказала: «Ну, ладно». На этом мои уроки закончились. К сожалению, я не стал музыкантом. Но я очень люблю музыку и разбираюсь в ней.

- Значит, вы и дочери свою любовь передали, раз она отучилась в консерватории?

- Нет. Она просто родилась в музыкальной семье. Ее бабушка по маме Зара Левина была довольно известным композитором в Советском Союзе. И понимаете, когда ребенок в два года напевает вам симфонию, то все становится понятно. Это не значит, что его надо выпускать на сцену. Но с Катей было сразу ясно, что она точно станет музыкантом. Она закончила Московскую консерваторию и как пианист, и как композитор. У нее два красных диплома. И потом ее сын, Коля, мой внук - он тоже музыкант.

Вообще, это вещи, которые очень рано проявляются. Слух - есть или нет. Видно, потянет ребенок учебу или не справится. Когда человек учится в консерватории или даже в музыкальной школе при ней – это ведь работа. Минимум четыре часа в день за инструментом. А бывает, и 8 часов. Это сойти с ума! Но иначе пальцы не бегают. Это колоссальный труд. Вот мой папа не научился играть на фортепиано из-за Шостаковича.

- Почему?

- Они оба жили в Петрограде, еще до революции. Папе было 8 лет, а Шостаковичу, или Мите, как он его называл, было девять. Папа приходил на урок первым. И учительница его ругала, говорила: «Вот сейчас ты увидишь, как надо заниматься». И заходил Митя - вихрастый такой, в очках уже. И показывал тако-о-ое! Папа его возненавидел. Но куда там тягаться? Это действительно вундеркинд.

- Сейчас вы сами отец, дедушка…

- ...прадед даже!

- Внучка Маша стала мамой? Вы ждали так этого.

- Уже почти три года назад. У нее родился мальчик, зовут его Валентин.

- Они за границей живут?

- В Берлине. Он и родился там. Его папа француз. При этом Маша говорит с сыном только по-русски. И он ходит в немецкий детский сад. Самое смешное, Валентину кажется, что это все один язык. Он пока не понимает, что русский, немецкий, французский - это три языка. Но знает точно, с кем как надо говорить. Необыкновенно интересно, как его мозг работает. Поразительная вещь!

- С вами он говорит по-русски?

- Со мной - да. И когда я недавно вдруг перешел на французский, он совершенно обалдел, прямо рот раскрыл. По-французски-то с ним только папа говорит, а тут вдруг Вова. Меня и внуки, и правнук так называют – Вова.

- Насколько вы строги к детям, к внукам, и теперь уже – правнуку?

- Знаете, я обожаю моих детей и моих внуков. Мы очень близкие люди. Мне страшно повезло в жизни с этим – что мы так откровенны друг с другом. Я строг… Но как вам сказать?

- Требователен?

- Да. Я абсолютно твердо уверен в том, что самое главное воспитание – это твой пример. Нельзя говорить детям «Не кури», если ты сам куришь. «Не груби!», если ты сам грубишь. «Не жуй еду с открытым ртом», если ты так жуешь. И так далее. Я их очень сильно люблю, и они это чувствуют всегда. Я могу их тискать, держать на руках. Обычно женщины это делают. Но и мне это нравится. И детям это важно – вот это тактильное чувство. Меня мало родители обнимали, хотя очень любили.

- Это не принято было?

- Моя мама - строгая француженка. А папа и вовсе не обнимал. Я очень скучал по их прикосновениям. И поэтому по отношению к своим детям и внукам веду себя иначе. Я строг, но я их уважаю. Ведь и пятилетний ребенок - уже человек. И он может быть намного умнее 50-летнего. Сила взрослого – это не то, что убеждает ребенка. Хотя когда я был молодым, конечно, навалял дурака в этом смысле. Но все-таки довольно быстро это понял.

- В чем это выражалось?

- Моя дочь так плохо ела, что могла сидеть часами с полным ртом. И как-то раз я потерял терпение и дал ей пощечину.

- Стыдно?

- Да. И у нее кровь пошла из носа. Когда вспоминаю об этом, прямо мне плохо. Я перед ней много раз потом извинялся и просил прощения. Она забыла, а я никогда этого не забуду. Для меня это был урок - больше никогда так не делать. Просто исключено! Знаете, мой отец был очень строг со мной, потому что его родители были очень строги с ним. Мы переносим это из поколения в поколение. И вот тогда я понял, что играю роль моего отца по отношению к дочери. Когда осознал это, мне стало легко, я перестал так делать раз и навсегда.

- Люди, участвующие в «Минуте славы», мечтаю об известности. Но у нее есть и отрицательные стороны. Но когда-нибудь испытывали это на себе?

- Слава, известность пришла ко мне в 52 года, поэтому я совсем по-другому к этому отношусь. Когда ты молод, это, конечно, очень сильно на тебя действует. Помните, в сказке: огонь, вода и медные трубы. Огонь и воду пережить просто, а вот медные трубы - очень тяжело. Но я их легко прошел. Потому что понимал: телевизионная слава мимолетна. Сегодня ты на экране, завтра нет — и все, тебя забыли. Ты ничего не создал. Книги не написал, музыки не сочинил, картины не нарисовал. Ты сиюминутный. Конечно, я благодарен людям, которые узнают меня, улыбаются, подходят. И вроде тепло относятся. Но я к этой славе отношусь очень скептически!

«Минута славы»
По субботам/19.10, Первый